Погоня за счастьем. Часть II
Первую часть интервью можно прочитать здесь: Погоня за счастьем. Часть I


— А не будет ли это самообманом?

— Почему? В каком смысле?

— Всё это: «Я люблю жизнь», «Жизнь любит меня»…

— Смотри, я думаю, что это скорее вопрос зрелости. Во-первых, в любом случае счастье — это субъективное переживание. В одних и тех же объективных обстоятельствах ты можешь чувствовать себя счастливым, а я — нет, и наоборот. То есть вопрос счастья — это вопрос какой-то личной оценки качества проживания жизни, верно?

— Исключительно.

— А значит, всегда возможно, что человек «обманывает» себя… Но, с другой стороны, кто я, чтобы говорить другому человеку о подлинности его личного переживания. Однако, так или иначе, важно разделить вопрос приятности происходящего от вопроса счастья. Будет ли обманом сказать, что я счастлив, если я не всё время испытываю удовольствие? Конечно, нет! Да, я хочу, чтобы мне было приятно, но я человек зрелый, понимаю, что это состояние ощущения приятности — оно условно и ограниченно. В жизни много разного происходит — например, я смотрю грустное кино, и мне печально. «Печально» — это всё еще приятно или уже неприятно?

— Не совсем приятно, на мой вкус.

— И тем не менее многие платят деньги за просмотр грустных фильмов. Если бы ты сам проверил, любое переживание, когда мы находимся во взаимодействии с этим переживанием как оно есть, а не с его концептуальным аналогом, создает ощущение счастья, даже переживание боли, если мы ей не сопротивляемся.

— Счастливый мазохизм?

— Нет, я не про это. Если не зацикливаться на болевых ощущениях и провокационности заявлений о «счастливом мазохизме», а рассмотреть полную палитру доступных человеку переживаний, то возможность находиться во взаимодействии со всей этой палитрой — т. е. человеческая бытийность в полном доступном спектре — дает ощущение, которое можно назвать счастьем, радостью, жизнью, в конце концов…

— Окей. А если счастье нужно — то для чего? Можно так сказать: чтобы быть человеком? Чтобы почувствовать себя человеком — нужно быть счастливым, я правильно понял?

— В общем, я бы согласился с такой формулуровкой: она мне действительно нравится. Но я стараюсь не употреблять таких слов, как «нужно». На самом деле ничего не нужно. Нужно только одну вещь сделать в жизни: умереть. Вот это обязательно нужно, и всем нужно это сделать. Ничего другого нет такого, чтобы это было нужно.

— Аминь.

— Смотри, мы с тобой сейчас говорим, т. е. всё, что мы делаем, находится в зоне лингвистики. И кстати, те, кто читает эту статью, занимаются тем же самым. Мы пытаемся сказать какие-то слова о переживании — о чем-то, что является нашим восприятием мистерии, которая происходит вокруг нас. Мы привыкли к ней — к этой мистерии жизни — относиться неким, так сказать, формальным и повседневным образом, мы привыкли к ней, но она — жизнь — не стала от этого более «плоской» и понятной… Просто мы так ее воспринимаем большую часть времени. А у реальности на самом деле нет никаких свойств объективности за рамками языка — по крайней мере, такой, которая доступна нам, людям.

— Началась герменевтика…

— К старине это всё не имеет отношения, за исключением того, что раньше об этом люди тоже говорили. Давай на совсем простом примере: вот ты говоришь, что кофе вкусный, а кто знает, что это значит для тебя — «вкусный кофе»?

— Я знаю!

— Именно! Но больше никто! Мы сейчас с тобой говорим про сущности совершенно неоднозначные, и там применять такие дефиниции, как «нужно быть», нельзя. Я говорю, что быть человеком в полном смысле этого слова — это значит, в моем понимании, жить выбранную, свободную, реализованную жизнь в соответствии с собственным выбором того, для чего человек живет и работает. Когда я живу и действую в своих обстоятельствах в соответствии с тем, что сам выбрал как вклад в жизнь, это создает ощущение радости и счастья, которое само по себе, безусловно, является субъективной оценкой моего качества проживания жизни, моей оценкой моего качества. Понятно?

— Начинаю понимать.

— Ты можешь посмотреть на меня со стороны и сказать, что это полный отстой, а не жизнь, но я тем не менее могу сказать: для меня это радость и счастье.

— Так обычно и бывает…

— Более того, мое утверждение — это не просто «мотивационная гипотеза», оно основано на подходе, который рассматривает состояние счастья как естественное следствие проживания выбранной жизни, являющейся вкладом в мир. Т. е. в каких бы ты ни был обстоятельствах и как бы это ни выглядело со стороны, ты получишь состояние счастья, если будешь жить таким образом. Такой себе онтологический аналог закона всемирного тяготения. У этого разговора есть много разных уровней и ответвлений — но суть состоит в том, что изложено в этом абзаце.

— А что же все-таки делать с неприятными ощущениями при таком взгляде на счастье?

— Ничего с ними делать не надо. Для начала имеет смысл дать им быть, как и всему остальному, что есть. Счастье, о котором я говорю, не исключает того, что время от времени я испытываю любой набор эмоций и ощущений, который доступен человеку: иногда разочарован, иногда зол, иногда весел — или, наоборот, на взводе или расслаблен. И всё это такая палитра эмоций, которая не исключает, что в общем и в целом я люблю свою жизнь и проживаю свободную, радостную, реализованную жизнь в соответствии с собственным выбором…

— То есть при этом ты счастлив, это тебе не мешает? Счастье — это такая надстройка, получается, над всем этим, да?

— Не то чтобы совсем не мешает — необходимость регулярно ходить в туалет тоже мешает… Но мы же как-то научились не рассматривать это как преграду для счастья. Можно сказать, что это надстройка — попытаться представить это как какую-то архитектурную конструкцию, но это упрощение.

— Ну простите.

— Счастье, на мой взгляд, — вот если слово «надстройка» заменить на другое, то получится, что оно на самом деле контекстно, а не контентно. Нужно уточнить, что контент включает любого рода оттенки и привкусы, и всё, что является контентом, может быть и существовать в контексте счастья. Потому что быть человеком — это на самом деле контекстно относительно содержания жизни, если хочешь.

— Круто. А вот скажи мне, счастье относительно? Как это связано с тем, что оно контекстно?

— Смотри, относительность не имеет никакого отношения к контекстности. Относительность — это про сравнение двух контентов, буквально рассмотрение одного контента относительно другого. А контексты — это совсем про другое. Контекстность в настоящее время крайне не понята и, как следствие, недооценена. Когда мы говорим про контент и контекст, повседневное использование этих слов не отражает их сути. Люди, используя эти слова, подразумевают под контекстом какой-то элемент контента — привкус, оттенок. Они считают это контекстом.

— А на самом деле?

— Не знаю, как «на самом деле», но, если обратиться к этимологии, контент формируется контекстом и существует в нем. Я использую слово «контекст» с точки зрения того, что формирует и привкус, и смыслы, и оттенки. То есть существуют факты — с ними всё ясно: все рассматривают их как содержание (контент). Но то, каким образом эти факты осмысляются, то, какие привкусы и оттенки они имеют, — это тоже контент! Хотя многие считают это контекстом. А вот то, что всё это формирует, — это и есть контекст. И как только контекст становится контентом, он теряет свою контекстуальную силу — силу абстракции.

— Я в замешательстве…

— Давай еще раз. Сила контекста — в его контекстности. Превращение контекста в контент лишает его потенции контекста. Вот пример. Когда у меня есть контекст под названием «мебель», в нем могут существовать любые элементы мебели и их вариации. Когда есть конкретный стул — всё, теперь он стул, теперь относительно него гораздо меньше возможно, чем для контекста мебели. Понимаешь?

— Еще бы.

— В контексте мебели даже какая-то коряга, которая непонятно как валяется у дороги, может показаться тебе вдруг креслом, понимаешь? Но когда ты теперь смотришь уже на конкретное проявление — оно ограниченно. Что такое на самом деле контекст «мебель»? Это некая абстракция, которая создает возможность для существования каждого примера самой себя. То, что существует мир мебели, дает возможность существования какого-то конкретного элемента мебели. Понимаешь?

— Надеюсь, что да.

— И то, что контекст под названием «счастье» существует как контекст и не превращается в контент, сохраняет для контекста «счастье» его потенцию. Превращаясь в контент — например, «счастье — это ощущение радости», оно теряет контекстуальную силу свою. Этот контент может быть и развлекательным, и приятным, и вдохновляющим или каким угодно еще, но у него нет контекстуальной силы формировать контент.

— Еще пример, пожалуйста.

— Если мы с тобой, например, говорим о том, что делает человек перед нами: «он нам угрожает», и мы держим это как контекст, то мы можем сместить этот контекст — например, на контекст «он испуган», и тогда те же самые действия этого человека (и, кстати, также наши переживания и реакция по этому поводу) — тот же самый контент — будут восприниматься нами совсем иначе.

— Контекст правит миром! С этим разобрались. А теперь скажи, абсолютного счастья быть не может для всех, исходя из этого? Это всегда контекст для каждого индивидуума, для какого-то социума?

— Это тоже интересный вопрос. Вообще, счастье абсолютное, не абсолютное — вряд ли можно об этом говорить в таком виде. У нас с тобой — у тебя и у меня — есть какая-то общность. Наука только в последние десятилетия начала изучать, как это связано с работой мозга. Мы как-то выросли, воспитаны… В сообществе людей быть человеком — это быть в мире людей, одним из них.

— Пока всё логично.

— Таким образом, когда я с тобой говорю о счастье, удивительным, мистическим образом ты соединяешься с этим ощущением, и даже, может быть, его нет в твоей жизни в том виде, в каком оно есть в моей, просто мы можем с тобой обо всём этом говорить и создавать какой-то определенный мир ощущений или вселенную счастья, являющуюся полем, на котором возможны разнообразные вариации на эту тему.

— Сейчас аккуратнее, а то мы все запутаемся.

— Можно говорить, наверное, о том, что счастье — это нечто фундаментальное для людей. Вряд ли имеет смысл всё это выстраивать в какую-то одну шкалу, потому что суть этого всего в том, что ты заявляешь: «Я люблю свою жизнь». Но наши жизни при этом могут быть очень разные.

— Мне почему-то так и кажется.

— И у тебя, и у меня при этом есть выбор: полюбить любую жизнь! В этом есть сила того, чтобы быть человеком, не быть просто биохимической реакцией на внешние раздражители, а взять те обстоятельства, в которых ты находишься, и быть в них счастливым. То есть взять и привнести контекст счастья, сказать: «Я люблю свою жизнь!». Это не значит, что я не могу хотеть большего или не стану действовать для создания чего-то нового… Но перед тем как я буду всё это делать, я могу выбрать то, что есть, и полюбить свою жизнь.

— Вот как…

— Для большинства людей это непросто, потому что люди проживают свою жизнь так, будто они и есть то, что они чувствуют. Хотя они скажут: «Нет, я есть какое-то 'Я'», но, по сути, если мне грустно, я и есть эта грусть… Мы так и говорим. Когда спрашивают: «Ты как?» — человек отвечает: «Я грустный» или «Я веселый»… Как будто бы наше внутреннее переживание сообщает, «каково оно».

— Грустно…

— Вся эта беседа, которую мы ведем, — она про контекстную сущность счастья. Более того, бытийная природа человека как таковая тоже контекстна. Именно в языке, а контекст существует исключительно в языке, мы можем создать нечто, что можно назвать выбором в любых обстоятельствах. Но для этого нужно познакомиться с собой как с собственными заявлениями, а не с собой как с собственными переживаниями.

— Понятно. Тогда еще такой вопрос на эту же тему, в этой же линейке. Скажи, объективно счастливым можно быть человеком? Или это всегда субъективная история?

— «Я счастлив» — это всегда моя субъективная оценка качества моего переживания.

— А я тебе скажу: «Нет!» Это уже не интересно никому, это не имеет никакого значения? Ты говоришь: «Я счастлив», а я говорю: «Да ты врешь: ты несчастлив, ты обманываешь себя!»

— Ты можешь посмотреть на внешние проявления человека и попытаться сделать какой-то вывод. Но никаких объективных предпосылок для этого нет. То есть можно сделать какую-то статистику и сказать: «Окей, тем людям, которые заявляют, что они счастливы, свойственны такие способы поведения». Но объективная реальность и содержание осознания — это абсолютно разные сущности, миры, если хочешь.

— Опять уходим далеко в непонятное.

— Возвращаемся в понятное. Вот есть реальность субъективных переживаний, а есть реальность объективная, или, скажем упрощенно, физическая реальность. Так вот одно другим не объясняется: невозможно, наблюдая за тобой, прийти к однозначному выводу, счастлив ты или нет. Поэтому и нет такого набора обстоятельств, в которых ты обязательно будешь чувствовать себя счастливым. Объективные обстоятельства и субъективные ощущения существуют в разных видах реальности.

— В смысле?

— Понимаешь, реальность объективных фактов, реальность моих субъективных оценок и реальность моих переживаний — все они отличаются друг от друга и функционируют по-разному. Время от времени можно находить между ними соответствие, но это разные реальности, работающие по разным законам.

— Шизофрения какая-то…

— Давай просто, чтобы все поняли. Есть несколько видов реальностей, о которых можно говорить таким образом. Среди них реальность переживания и реальность знания. Это не то же самое. Есть что-то как переживание, а есть что-то как информация, в том числе информация о переживаниях. Окей?

— Ну допустим.

— Никто не живет в реальности соображений или информации. Проживание жизни происходит в реальности переживаний. И несмотря на нашу возможность обмениваться содержанием наших переживаний как информацией (и может, на других уровнях тоже), каждый человек живет в его личной, субъективной реальности переживаний.

— Бесспорно.

— То есть я переживаю себя счастливым или я знаю, что я переживаю себя счастливым, — это вопрос переживания и осознания этого переживания.

— Опять уходим в даль…

— Представь себе: ты стоишь под душем, из которого льется горячая вода температурой 40С. Но если ты начнешь, стоя под этой водой, говорить, что тебе холодно, и все люди будут говорить, что им холодно — 40 градусов, мы сделаем вывод, что 40 градусов — это холодно, только потому, что мы сами так сказали, по нашим о-щу-ще-ни-ям. А на самом деле 40 градусов само по себе — не горячо и не холодно. Ты знаешь о том, как 40 градусов переживается человеком, только исходя из отчетов, которые дает этот человек.

— Не поспоришь…

— То же самое и со счастьем. Только, в отличие от температуры воды, нет такого набора обстоятельств или переживаний, который делает счастье абсолютным и однозначным.

— Получается, это вопрос веры людей в свои переживания и ощущения?

— Вопрос не в том, верят они или не верят. Они просто об этом сообщают. При чем здесь вообще вера как таковая? Это факт: человек заявляет о том, что он счастлив, и, кстати, при этом он может, так сказать, кривить душой: делать вид, что он счастлив, притом что он ощущает себя несчастным.

— Вот я именно об этом самообмане и говорил!

— Это встречается сплошь и рядом — кстати, потому, что мы живем в эпоху, когда открыто говорить о том, что ты переживаешь в отношении счастья, не принято — мы прячемся за ширмой «это слишком личное». Кроме того, быть «несчастным» — это в социуме как бы означает быть лузером и, соответственно, рассматривается как слабость. Поэтому очень много сегодня присутствует такой показушной, фальшивой счастливости типа «у меня жизнь удалась».

— Инстаграм-счастье…

— Именно. Это просто некая социальная версия эволюции выживания. Вот в каменном веке надо было завалить мамонта, убить врага из другого племени, ну и далее в этом духе. Игра под названием «жизнь удалась» — это версия выживания, отработанного миллионами лет эволюции, перенесенная на социальное взаимодействие. Мы все играем в нее и пытаемся выиграть в меру наших сил. И всегда можно заметить, когда человек находится в «активной стадии» этой игры. Особенно если этот человек не ты. Заметить это на другом проще, хотя все мы делаем это время от времени.

Окончание интервью: Погоня за счастьем. Часть III
Другие материалы